Оскар Уайлд Портрет Дориана Грея
Художник — тот, кто создает прекрасное.
Раскрыть людям себя и скрыть художника — вот к чему стремится
искусство.
Критик — это тот, кто способен в новой форме или новыми средствами
передать свое впечатление от прекрасного.
Высшая, как и низшая, форма критики — один из видов автобиографии.
Те, кто в прекрасном находят дурное, — люди испорченные, и притом
испорченность не делает их привлекательными. Это большой грех.
Те, кто способны узреть в прекрасном его высокий смысл, — люди
культурные. Они не безнадежны.
Но избранник — тот, кто в прекрасном видит лишь одно: Красоту.
Нет книг нравственных или безнравственных. Есть книги хорошо написанные
или написанные плохо. Вот и все.
Ненависть девятнадцатого века к Реализму — это ярость Калибана,
увидевшего себя в зеркале.
Ненависть девятнадцатого века к Романтизму — это ярость Калибана, не
находящего в зеркале своего отражения.
Для художника нравственная жизнь человека — лишь одна из тем его
творчества. Этика же искусствав совершенном при- менении несовершенных
средств.
Художник не стремится что-то доказывать. Доказать можно даже
неоспоримые истины.
Художник не моралист. Подобная склонность художника рождает
непростительную манерность стиля.
Не приписывайте художнику нездоровых тенденций: ему дозволено
изображать все.
Мысль и Слово для художника — средства Искусства.
Порок и Добродетель — материал для его творчества.
Если говорить о форме, — прообразом всех искусств является искусство
музыканта. Если говорить о чувстве — искусство актера.
Во всяком искусстве есть то, что лежит на поверхности, и символ.
Кто пытается проникнуть глубже поверхности, тот идет на риск.
И кто раскрывает символ, идет на риск.
В сущности, Искусство — зеркало, отражающее того, кто в него
смотрится, а вовсе не жизнь.
Если произведение искусства вызывает споры, — значит, в нем есть нечто
новое, сложное и значительное.
Пусть критики расходятся во мнениях, — художник остается верен себе.
Можно простить человеку, который делает нечто полезное, если только он
этим не восторгается. Тому же, кто создает бесполезное, единственным
оправданием служит лишь страстная любовь к своему творению.
Всякое искусство совершенно бесполезно.
Гл. 1
Генри Уоттон(ГУ):»Чудаки, право, эти художники! Из кожи лезут, чтобы добиться известности, а когда слава приходит, они как будто тяготятся ею.Как это глупо! Если неприятно, когда о тебе много говорят, то еще хуже, когда о тебе совсем не говорят». «красота, подлинная красота, исчезает там, где появляется одухотворенность. Высоко развитый интеллект уже сам по себе некоторая аномалия, он нарушает гармонию лица. Как только человек начнет мыслить, у него непропорционально вытягивается нос, или увеличивается лоб, или что-нибудь другое портит его лицо. Посмотри на выдающихся деятелей любой ученой профессии — как они уродливы! Исключение составляют, конечно, наши духовные пастыри, — но эти ведь не утруждают своих мозгов. Епископ в восемьдесят лет продолжает твердить то, что ему внушали, когда он был восемнадцатилетним юнцом, — естественно, что лицо его сохраняет красоту и благообразие».
Бэзил Холлуорд (БХ): «Гораздо безопаснее ничем не отличаться от других. В этом мире всегда остаются в барыше глупцы и уроды.Они могут сидеть спокойно и смотреть на борьбу других. Им не дано узнать торжество побед, но зато они избавлены от горечи поражений. Они живут так, как следовало бы жить всем нам, — без всяких треволнений, безмятежно, ко всему равнодушные. Они никого не губят и сами не гибнут от вражеской руки. Ты знатен и богат, Гарри, у меня есть интеллект и талант, как бы он ни был мал, у Дориана Грея — его красота. И за все эти дары богов мы расплатимся когда-нибудь , заплатим тяжкими страданиями».»Когда я очень люблю кого-нибудь , я никогда
никому не называю его имени. Это все равно что отдать другим какую-то
частицу дорогого тебе человека».
Г.У. «в том и состоит единственная прелесть брака, что обеим сторонам неизбежно приходится изощряться во лжи. Я никогда не знаю, где моя жена, и моя жена не знает, чем занят я. При встречах, — а мы с ней иногда встречаемся, когда вместе обедаем в гостях или бываем с визитом у герцога, — мы с самым серьезным видом рассказываем друг другу всякие небылицы. Жена делает это гораздо лучше, чем я. Она никогда не
запутается, а со мной это бывает постоянно. Впрочем, если ей случается меня
уличить, она не сердится и не устраивает сцен. Иной раз мне это даже
досадно. Но она только подшучивает надо мной».
Б.Х «самом деле ты прекрасный муж, но стыдишься своей добродетели. Удивительный ты человек! Никогда не говоришь ничего нравственного и
никогда не делаешь ничего безнравственного. Твой цинизм — только поза». «Ведь нам, бедным художникам, следует время от времени появляться в обществе, хотя бы для того, чтобы показать людям, что мы не дикари. Помню твои слова, что во фраке и белом галстуке кто угодно, даже биржевой маклер, может сойти за цивилизованного человека».
Г.У. «Совесть и трусость, в сущности, одно и то же, Бэзил. «Совесть» —
официальное название трусости, вот и все». «Недурно, если дружба начинается смехом, и лучше всего, если она им же кончается».
Б.Х. «он открывает мне черты какой-то новой школы, школы, которая
будет сочетать в себе всю страстность романтизма и все совершенство
эллинизма. Гармония духа и тела — как это прекрасно! В безумии своем мы
разлучили их, мы изобрели вульгарный реализм и пустой идеализм. Дориан Грей для меня попросту мотив в искусстве.» «Художник должен
создавать прекрасные произведения искусства, не внося в них ничего из своей
личной жизни. В наш век люди думают, что произведение искусства должно быть
чем-то вроде автобиографии. Мы утратили способность отвлеченно воспринимать
красоту. Я надеюсь когда-нибудь показать миру, что такое абстрактное чувство
прекрасного».
— Ты не знаешь, что такое настоящая дружба, Гарри, — сказал он (Б.Х.)
тихо.— Да и вражда настоящая тебе тоже незнакома. Ты любишь всех, а любить
всех — значит не любить никого. Тебе все одинаково безразличны.
— Как ты несправедлив ко мне! — воскликнул лорд Генри. Сдвинув шляпу
на затылок, он смотрел на облачка, проплывавшие в бирюзовой глубине летнего
неба и похожие на растрепанные мотки блестящего шелка.— Да, да,
возмутительно несправедлив! Я далеко не одинаково отношусь к людям. В
близкие друзья выбираю себе людей красивых, в приятели — людей с хорошей
репутацией, врагов завожу только умных. Тщательнее всего следует выбирать
врагов. Среди моих недругов нет ни единого глупца. Все они — люди мыслящие,
достаточно интеллигентные и потому умеют меня ценить. Ты скажешь, что мой
выбор объясняется тщеславием? Что ж, пожалуй, это верно.
Г.У. «И, быть
может, ты пресытишься раньше, чем Дориан. Как это ни печально, Гений,
несомненно, долговечнее Красоты. Потому-то мы так и стремимся сверх всякой
меры развивать свой ум. В жестокой борьбе за существование мы хотим
сохранить хоть что-нибудь устойчивое, прочное, и начиняем голову фактами и
всяким хламом в бессмысленной надежде удержать за собой место в жизни.
Высокообразованный, сведущий человек — вот современный идеал. А мозг такого
высокообразованного человека — это нечто страшное! Он подобен лавке
антиквария, набитой всяким пыльным старьем, где каждая вещь оценена гораздо
выше своей настоящей стоимости. Да, Бэзил, я всетаки думаю, что ты
пресытишься первый. В один прекрасный день ты взглянешь на своего друга — и
красота его покажется тебе уже немного менее гармоничной, тебе вдруг не
понравится тон его кожи или что-нибудь еще. В душе ты горько упрекнешь в
этом его и самым серьезным образом начнешь думать, будто он в чем-то виноват
перед тобой. При следующем свидании ты будешь уже совершенно холоден и
равнодушен. И можно только очень пожалеть об этой будущей перемене в тебе.
То, что ты мне сейчас рассказал, — настоящий роман. Можно сказать, ромап на
почве искусства. А пережив роман своей прежней жизни, человек — увы! —
становится так прозаичен!» «Тем, кто верен в любви, доступна лишь ее банальная сущность. Трагедию же любви познают лишь те, кто изменяет». «Женщины, — во всяком случае, добродетельные женщины, — не ценят красоту».
ГЛАВА 2
Г.У. «Всякое влияние уже само
по себе безнравственно, — безнравственно с научной точки зрения.
— Почему же?
— Потому что влиять на другого человека — это значит передать ему
свою душу. Он начнет думать не своими мыслями, пылать не своими страстями. И
добродетели у него будут не свои, и грехи, — если предположить, что таковые
вообще существуют, — будут заимствованные. Он станет отголоском чужой
мелодии, актером, выступающим в роли, которая не для него написана. Цель
жизни — самовыражение. Проявить во всей полноте свою сущность — вот для
чего мы живем. А в наш век люди стали бояться самих себя. Они забыли, что
высший долг — это долг перед самим собой. Разумеется, они милосердны. Они
пОкормят голодного, оденут нищего. Но их собственные души наги и умирают с
голоду. Мы утратили мужество. А может быть, его у нас никогда и не было.
Боязнь общественного мнения, эта основа морали, и страх перед богом, страх,
на котором держится религия, — вот что властвует над нами. мне думается, что, если бы каждый человек мог жить полной жизнью,
давая волю каждому чувству и выражение каждой мысли, осуществляя каждую свою
мечту, — мир ощутил бы вновь такой мощный порыв к радости, что забыты были
бы все болезни средневековья, и мы вернулись бы к идеалам эллинизма, а может
быть, и к чему-либо еще более ценному и прекрасному. Но и самый смелый из
нас боится самого себя. Самоотречение, этот трагический пережиток тех диких
времен, когда люди себя калечили, омрачает нам жизнь. И мы расплачиваемся за
это самоограничение. Всякое желание, которое мы стараемся подавить, бродит в
нашей душе и отравляет нас. А согрешив, человек избавляется от влечения к
греху, ибо осуществление — это путь к очищению. После этого остаются лишь
воспоминания о наслаждении или сладострастие раскаяния. Единственный способ
отделаться от искушения — уступить ему. А если вздумаешь бороться с ним,
душу будет томить влечение к запретному, и тебя измучают желания, которые
чудовищный закон, тобой же созданный, признал порочными и преступными.
Кто-то сказал, что величайшие события в мире — это те, которые происходят в
мозгу у человека. А я скажу, что и величайшие грехи мира рождаются в мозгу,
и только в мозгу. Да ведь и в вас, мистер Грей, даже в пору светлого
отрочества и розовой юности, уже бродили страсти, пугавшие вас, мысли,
которые вас приводили в ужас. Вы знали мечты и сновидения, при одном
воспоминании о которых вы краснеете от стыда. «.»Всегда. Какое ужасное слово! Я содрогаюсь, когда слышу его. Его
особенно любят женщины. Они портят всякий роман, стремясь, чтобы он длился
вечно. Притом «всегда» — это пустое слово. Между капризом и «вечной
любовью» разница только та, что каприз длится несколько дольше».
Г.У. «Современные костюмы
безобразны, они угнетают своей мрачностью. В нашей жизни не осталось ничего
красочного, кроме порока». «Как люди гонятся за постоянством! — воскликнул лорд Генри.—Господи, да ведь и в любви верность — это всецело вопрос физиологии, она ничуть не зависит от нашей воли. Люди молодые хотят быть верны — и не
бывают, старики хотели бы изменять, но где уж им! Вот и все.»
ГЛАВА 3
Мать унесена смертью, удел сына — сиротство и
тирания бессердечного старика. Да, это интересный фон, он выгодно оттеняет
облик юноши, придает ему еще больше очарования. За прекрасным всегда скрыта
какая-нибудь трагедия. Чтобы зацвел самый скромный цветочек, миры должны
претерпеть родовые муки.
И лорд Генри решил, что ему следует стать для Дориана Грея тем, чем
Дориан, сам того не зная, стал для художника, создавшего его великолепный
портрет. Он попытается покорить Дориана, — собственно, он уже наполовину
этого достиг, — и душа чудесного юноши будет принадлежать ему. Как щедро
одарила судьба это дитя Любви и Смерти!
архитектурных пропорций, которые
современные историки называют тучностью (когда речь идет не о герцогинях!)))))
Г.У. Во всеобщем сочувствии к страданиям есть нечто в
высшей степени нездоровое. Сочувствовать надо красоте, ярким краскам и
радостям жизни. И как можно меньше говорить о темных ее сторонах.Я ничего не желал бы менять в Англии, кроме погоды, и вполне
довольствуюсь философским созерцанием. Но девятнадцатый век пришел к
банкротству изза того, что слишком щедро расточал сострадание. И потому, мне
кажется, наставить людей на путь истинный может только Наука. Эмоции хороши
тем, что уводят нас с этого пути, а Наука — тем, что она не знает эмоций.
Но ведь на нас лежит такая ответственность! робко вмешалась миссис
Ванделер.
— Громадная ответственность! — поддержала ее леди Агата. Лорд Генри
через стол переглянулся с мистером Эрскином.
— Человечество преувеличивает свою роль на земле. Это- его первородный
грех. Если бы пещерные люди умели смеяться, история пошла бы по другому
пути.
г.у. «Только святыни и стоит касаться, Дориан, — сказал лорд Генри с
ноткой пафоса в голосе.И чего вы рассердились? Ведь рано или поздно, я
полагаю, она будет вашей. Влюбленность начинается с того, что человек
обманывает себя, а кончается тем, что он обманывает другого. Это и принято
называть романом».
@Обыкновенные люди ждут, чтобы жизнь сама открыла им свои тайны, а немногим
избранникам тайны жизни открываются раньше, чем поднимется завеса. Иногда
этому способствует искусство (и главным образом литература), воздействуя
непосредственно на ум и чувства. Но бывает, что роль искусства берет на себя
в этом случае какой-нибудь человек сложной души, который и сам представляет
собой творение искусства, — ибо Жизнь, подобно поэзии, или скульптуре, или
живописи, также создает свои шедевры». «Главный вред брака в том, что он вытравливает из человека эгоизм. А люди неэгоистичные
бесцветны, они утрачивают свою индивидуальность. Правда, есть люди, которых
брачная жизнь делает сложнее. Сохраняя свое «я», они дополняют его
множеством чужих «я». Такой человек вынужден жить более чем одной жизнью и
становится личностью высокоорганизованной, а это, я полагаю, и есть цель
нашего существования. Кроме того, всякое переживание ценно, и что бы ни
говорили против брака, — это ведь, безусловно, какое-то новое переживание,
новый опыт. Надеюсь, что Дориан женится на этой девушке, будет с полгода
страстно обожать ее, а потом внезапно влюбится в другую. Тогда будет очень
интересно понаблюдать его».
Страницу за страницей исписывал он словами страстного раскаяния и
еще более страстной муки. В самобичевании есть своего рода сладострастие. И
когда мы сами себя виним, мы чувствуем, что никто другой не вправе более
винить нас. Отпущение грехов дает нам не священник, а сама исповедь. Написав
это письмо Сибиле, Дориан уже чувствовал себя прощенным.
воображал, что
избытком жизнерадостности можно искупить полнейшую неспособность мыслить.
ГУ » Вы никогда больше не выйдете замуж, леди Нарборо, — возразил лорд
Генри.— Потому что вы были счастливы в браке. Женщина выходит замуж
вторично только в том случае, если первый муж был ей противен. А мужчина
женится опять только потому, что очень любил первую жену. Женщины ищут в
браке счастья, мужчины ставят свое на карту. Женщины
любят нас за наши недостатки. Если этих недостатков изрядное количество, они
готовы все нам простить, даже ум. «
Источник